Публикуем фрагмент книги “Воспоминания особиста” АЛЕКСАНДРОВА ЭДУАРДА ВЛАДИМИРОВИЧА о начальном периоде Великой Отечественной войны. В сентябре 1939 года Эдуарда Владимировича призывают на службу в РККА, в марте 1940 года он поступает в Кемеровское пехотное училище, по окончании которого в июне 1941 он распределен на службу в Особый отдел. 24 июня приехал в Ленинград и прибыл в Особый отдел НКВД Ленинградского фронта. Участвовал в боях с немецко-фашистскими захватчиками на Ленинградском и Волховском фронтах, был дважды ранен. Эдуард Владимирович прожил долгую жизнь, проходил службу в военной контрразведке, территориальных органах, направлен в органы МВД. Накануне своего 95-летия написал эту книгу. В сентябре 2019 года он скончался на 101-ом году жизни.

Кто говорит, что на войне не страшно,

Юлия Друнина, «Избранное»

В феврале 1940 года я поступил во вновь созданное в г. Кемерово (Красноярский край) военно – пехотное училище. Тогда в стране, ввиду обозначившейся военной угрозы, подобных училищ было образовано много, а срок обучения в них сокращён до полутора лет.

Преподавательский состав нашего училища был набран из числа командиров линейных подразделений, а также – выпускников Омского пехотного училища, владевших методикой обучения. Многому из того, чем должен был в совершенстве овладеть будущий командир стрелкового взвода – стрельбе из станкового пулемета, метанию ручных и противотанковых гранат, рукопашному бою, курсантов не научили. С устройством и боевым применением минометов, гранатометов, а также противопехотных и противотанковых мин не знакомили. Об автоматах даже речи не было. Практические занятия по самоокапыванию, устройству окопов и траншей не проводились. Полевые занятия по тактике в основном сводились к показу и устным рассказам командиров. Взаимодействие в натуре с танками и артиллерией не отрабатывалось.

Зато много времени и внимания отводилось штыковому бою, знание приемов которого на фронте не пригодилось. При боестолкновениях немцы, поголовно вооруженные автоматами «Шмайссер», осыпали нашу пехоту градом пуль, не позволяя приблизиться для штыкового удара.

Учебой командиры курсантов не перетруждали. Говорили не только на служебные, но и на житейские темы. Запомнилось, как пожилой командир взвода лейтенант Ратахин в ответ на жалобы курсантов на недостаточное питание с юмором ответил: «Ребята, я сорок лет живу на свете, но ни разу не слышал, чтобы какой – нибудь повар от голода умер». На самом же деле кормили нас хорошо: были и мясные блюда, и белый хлеб, и сливочное масло. Но физическая нагрузка:марш – броски, дальние походы в полном снаряжении, усиленная физподготовка – вызывала повышенный аппетит.

В новогоднюю ночь 1941 года я дежурил по своей 10-й роте. Около полуночи открыв форточку, поразился, какой силы снежная буря разыгралась за окном. Ветер рвал провода, завывал в трубе. Гонимый им снег не падал, а летел по горизонтали.

Подумалось, что таким же бурным будет и наступающий год. Основания так думать были: в мире было тревожно. Гитлер захватывал страну за страной. Красная армия уже три года воевала (Хасан, Халхин-гол, освобождение Западных Украины и Белоруссии, финская кампания).Мое предчувствие вскоре сбылось самым трагическим образом: уже в июне началась Отечественная война.

По окончании училища получил направление на службу в военную контр – разведку – вновь организованное 3 управление Наркомата обороны (в июле 1941 года преобразованное в Управление особых отделов НКВД).

20 июня 1941 выехал в Ленинград, где предстояло служить в войсках округа. По пути, 22 июня в Перми в мой поезд сели мать с отцом и проводили до станции Верещагино, неподалеку от которой они тогда проживали. Через час после встречи с родителями по поездному радио прозвучала речь Молотова, который известил о нападении Германии. Таким образом, на войну я поехал с родительским благословением.

По прибытии 24 июня в Ленинград, я вместе с приехавшими со мной четырьмя выпускниками училища направился в Особый отдел НКВД Ленинградского фронта.

В Ленинграде уже царила атмосфера прифронтового города. В небе барражировали истребители, на крышах высоких домов виднелись счетверенные зенитные пулеметы. По ночам была введена светомаскировка, в воздух поднимались аэростаты заграждения. Велась борьба с вражескими агентами, ночью посылавшими световые сигналы бомбардировщикам врага. Граждане призывались к бдительности.

Сообщалось о засылке в город шпионов, одетых в форму командиров Красной армии. Неудивительно, что наша группа лейтенантов, во время следования по городу была задержана милицией и подверглась проверке. Милиционерам о нас сообщила какая – то бдительная бабушка, которая привела их в пивную, куда мы зашли. Позднее стало известно, что в тот же день толпа чуть не растерзала какого – то командира, также, одетого в новую форменную одежду и потому принятого за переодетого шпиона.

Нас вооружили – выдали пистолеты «ТТ». При их получении чуть не произошел несчастный случай: один из лейтенантов по неосторожности выстрелил в сидящего рядом на корточках товарища. К счастью пуля пролетела между его ног и ушла в пол.

На ночлег определили в казарму артиллерийского училища, курсанты которого по тревоге уже выехали на фронт. Наутро, после краткого инструктажа, нас откомандировали в войска. Мне было приказано ехать в г. Кингисепп, где был штаб и особый отдел 191-й стрелковой дивизии, а оттуда – в 552 стрелковый полк, – оборонявший рубеж на впадении р. Нарва в Чудское озеро, в Эстонии.

Дорога в полк проходила через гигантское строительство оборонительных сооружений. Тысячи ленинградцев, рыли противотанковые рвы, устанавливали надолбы, сооружали эскарпы и контрэскарпы.
Создавалось предполье Лужекой оборонительной линии, работающих периодически обстреливали немецкие самолеты. Дальнейший путь был омрачен картиной большого человеческого горя и страданий. По шоссе Нарва — Ленинград навстречу нам двигались сплошным потоком беженцы из Прибалтики – в основном женщины, дети и старики, везшие свой скарб в детских колясках или на тележках, а в основном — тащивших в рюкзаках или просто в руках. Автобусы и грузовики, битком набитые людьми, попадались редко.Над беженцами на бреющем полете проносились немецкие истребители – «Мессершмидгы», сея панику и обстреливая из пулеметов, сбрасывая мелкие бомбы. По обочинам дороги валялись трупы, раненым помощь оказывать было некому. Продовольствием беженцев никто не снабжал.

Прибыв в полк, представился его командиру – майору Смирнову, которого больше не видел. Вскоре, отправившись в батальон по лесной дороге, без сопровождения, он бесследно исчез. Осталось только гадать, не перебежал ли он к противнику или был захвачен немецкой разведкой, либо погиб от случайной мины или бомбы.

Немцы позиции полка пока не атаковали, но их автоматчики просачивались в тыл и, ведя обстрел, создавали угрозу окружения. Серьезную опасность представляли так называемые «кукушки» – автоматчики врага, засевшие в кронах деревьев и простреливавшие дороги, и лесные тропинки. Днем и ночью немцы обстреливали наше расположение. Одна за другой в темноте взвивались их осветительные ракеты, с разных сторон летели трассирующие нули. Противник создавал видимость окружения.

В конце августа я был переведен на должность старшего оперуполномоченного в особый отдел 11-й стрелковой дивизии и направлен в 163-й стрелковый полк вместо погибшего при разведке боем особиста.
В рядах 11-й дивизии перенес тяготы нашего позорного отступления из Прибалтики, проходившего под непрерывными бомбёжками и обстрелом. Целыми днями над войсками висел двухфюзеляжный немецкий самолёт-корректировщик, прозванный «рамой», направлявший огонь вражеской артиллерии. Везде шныряли истребители «Мессеры» (по- немецки Мессер — нож) охотились даже за отдельными бойцами. Под огонь этого стервятника попадал и я.Рано утром, когда на автомобиле ехал по вымощенному камнем Крикковскому шоссе (Эстония), наша машина была обстреляна «Мессером», который, к счастью, открыл огонь с небольшим запозданием: очередь прошла перед машиной, прочертив дорожку по камням дороги.

Бомбили нас непрерывно и жестоко. Пикирующие бомбардировщики Ю-87, завывая включенными сиренами, забрасывали бомбами наши боевые порядки, тяжёлые бомбардировщики Ю-88 ковровым бомбометанием буквально перепахивали большие площади. От взрывов фугасных бомб ходила ходуном земля. У людей лопались барабанные перепонки, многих контузило. Попасть под такую бомбёжку пришлось не раз. Было страшно, когда видишь, как от самолёта отделяются бомбы и с воем летят, как кажется, прямо на тебя, а затем сильный взрыв и трясется земля. Иногда фашистские летчики, забавляясь, бросали пустые железные бочки из-под горючего, которые летели с устрашающим свистом. Бросали и рельсы, бороны, другие “Редчеты. Часто разбрасывались листовки, в основном ‘Попуска» для сдачи в плен.

Загадкой остался случай, происшедший со мной, когда , шел по полевой дороге. I) двух метрах сбоку от меня раздался сильный взрыв, сопровождавшийся выбросом земли. Что это взорвалось, было неясно. Предполагаю, что противотанковая мина, в которую попала шальная пуля. Но могла быть и какая-то другая, более хитроумная. Иногда немцы расставляли прыгающие, так называемые «Шпрингмины», срабатывавшие, когда человек задевал за проволоку, отведенную в сторону. Сначала взрывался пиропатрон, после чего мину подбрасывало вверх и она разрывалась на высоте около метра, поражая осколками.
Но случаев, когда я чувствовал себя на краю гибели,было больше.

В один из августовских дней под Кингисеппом я с группой бойцов попал под страшный артиллерийский налет. Немцы стреляли шрапнелью. Начиненные ей снаряды разрывались над нашими головами – как будто бы развертывалось огромное красное полотнище, и шрапнель – десятки свинцовых шариков – разлеталась в разные стороны, поражая людей. Отыскивая укрытие, я прыгнул в канаву, оказавшуюся забитой распухшими и полуразложившимися трупами, а затем перебежал в лес. Пришлось долго по нему бродить, пока не нашел свою часть. А когда нашел – чуть не угодил под разрыв мины.Знакомый старшина Черников увидев меня, позвал к костру, на котором варилась каша. Только я направился туда, как в костер попала мина и старшина погиб.

В эти тяжелые дни отступления, когда казалось, что уже все потеряно, нас выручала артиллерия, которая предусмотрительно перед войной была количественно и качественно усилена во всей Красной армии. Огневые позиции артиллеристов стали подлинным костяком обороны. На них задерживалась отходящая пехота, совместно отражая напор врага. Хорошо поддерживала огнем корабельная и береговая артиллерия Балтфлота, уложившая крупнокалиберными снарядами (их звали «чемоданами») позиции наседавшего противника.

Впечатляющим был и огонь зенитной артиллерии моряков. 23 сентября я был очевидцем того, как зенитчики отражали налет сразу десятков бомбардировщиков на Кронштадт – главную базу флота. Своим огнём они вынудили немецких летчиков лететь на высоте, не позволявшей вести прицельное бомбометание. Стрельба была настолько интенсивной, что безоблачное голубое небо враз стало молочно-белым от разрывов снарядов, хотя каждый разрыв на большой высоте казался размером с булавочную головку. Правда, сбитых самолетов не видел, снаряды, по-видимому, до них не доставали – так высоко летели бомбардировщики.

В тот день немцам удалось повредить линейный корабль.Он наполовину затонул на мелководье, но одна из ею башен по врагу вела огонь.
В памяти осталось и отражение зенитчиками Ленинграда ночной массированной атаки фашистской авиации на знаменитых Бадаевских складах, где хранились все продовольственные запасы осажденного города. С одной из высоток близ Ораниенбаума ночью было видно громадное жарево пожара и множество разноцветных сведшихся трасс зенитных снарядов.

22 сентября на окраине деревни Сашино, примыкающей к Петергофу, я был ранен в спину осколком снаряда, вероятно танкового. Взрывом сбило с ног, была отшиблена вся нижняя часть тела, и я подумал, что ходить больше не смогу. Мелькнула даже мысль о самоубийстве. Когда ко мне стала подбегать санитарка, между нами разорвался второй снаряд. К счастью, её не убило, только поранило лицо песчинками.
После сделанной наспех перевязки бойцы на шинели унесли меня в пункт медпомощи, украв при этом автомат ППШ. В то время автоматы только что появились в войсках и были редкостью. Далеко не у каждого командира взвода был автомат. Зато обеспечили себя этим оружием интенданты, У которых мы, особисты, автоматы изымали, чтобы передать на передовую.

По Финскому заливу меня с группой раненых эвакуировали в Ленинград. Над нашим кораблём летели немецкие бомбардировщики, шедшие на Кронштадт; раненые в страхе ожидали, что разбомбят и наше судно, но – обошлось.

В Ленинграде я первоначально находился в эвакогоспитале на Васильевском острове, размещавшемся в здании юридического факультета университета (где впоследствии учились Путин и Медведев). Ближе к зиме в Неву вошли и встали на якорь неподалеку от госпиталя наши корабли и подводные лодки, которые немцы регулярно бомбили. В госпиталь, к счастью, не попали ни разу, хотя дома рядом от бомб пострадали.
При объявлении воздушной тревоги раненых из палат эвакуировали в бомбоубежище, находившееся в подвале, но наша палата туда идти отказалась – будь, что будет, тем более что среди нас был один лежачий – актер Ленинградского драмтеатра – боец народного ополчения Джобинов. У него был перебит позвоночник и он находился в гипсовом корсете по горло. Со временем под гипсом завелись черви, причинявшие страдания.

С началом блокады питание раненых в госпитале ухудшилось. Хлеб урезали до 300 фамм, приварок был незначительным. Хлеб был суррогатным с примесями, из жмыха, целлюлозы и ещё чего-то.
В магазинах с мирного времени ещё остались специи – молотый чёрный перец и готовая горчица. Несмотря на их остроту, они как-то ослабляли чувство голода, и мы в больших количествах добавляли их в пищу.
В условиях постоянных бомбежек остро хотелось выпить. Водки не было, но мы приспособились. Сестры покупали нам одеколон и духи (помню духи «Кремль» в фигурных флаконах). Я, как ходячий, разводил эту отраву водой и получившуюся молочно-белую пахучую жидкость разносил в стаканах лежачим. Становилось чуть веселее.

В конце ноября я возвратился в свой 163-Й стрелковый полк. Рана на спине ещё не зажила, но я рассчитывал, что в полку питание будет лучше и быстрее поправлюсь. Штаб полка тогда находился в школе по улице Ткачей. Жить меня определили в одну из квартир по соседству, вместе с тремя командирами. Хозяевами квартиры были муж и жена – рабочие. У них были небольшие запасы продовольствия, которыми с нами делились. Скоро мы «помогли» хозяевам справиться с их запасами, но компенсировать съеденное, к сожалению, у нас не было никакой возможности. Вполне вероятно, что таким образом мы обрекли этих славных людей на голодную смерть. Чувствую и сейчас себя в этом повинным.

Однажды нам на квартиру завезли Ч-х ведерную бочку пива. В результате бомбёжки в Неве затонули баржи с ячменем. Водолазы их достали, но зерно проросло и для хлебопечения не годилось. Тогда ячмень
направили на пивзавод «Вена». Сваренное пиво ленинградцам выдавали в счет пайка, кажется, литров по 10. Узнав об этом, наши полковые интенданты, забившие из-за бескормицы обозных лошадей, на кости
выменяли у пивоваров пиво и угостили комсостав. Несмотря на пиво, настроение в эти декабрьские дни было жуткое из-за череды поражений на фронтах: враг тогда уже подошёл пригородам Москвы. Я уже задумывался, что делать, если немцы войдут в Ленинград. Прикидывал, как мне пробраться к партизанам, а в дальнейшем – на Родной Урал. С такими мрачными мыслями, идя по городу б-го или 7 декабря, по рацио услышал о победе наших войск под Москвой. Трудно описать радость от этой вести. После пеРенесенных Ужасов отступления, блокады, многочисленных жертв и пРебывания на фани отчаяния появилась реальная надежда на перелом хода войны в нашу пользу.

В декабре 41-го мой полк был переброшен в Колпино, в район Ижорского завода.
Там мы встретили Новый, 42-Й год. Для комсостава был накрыт праздничный стол: каждому полагалось по кусочку конины с картофельным пюре и по полстакана водки, что, в условиях блокады, было большой роскошью. В момент провозглашения новогоднего тоста, стоящая неподалеку крупнокалиберная железнодорожная батарея (немцы звали её по фамилии командира – «Барбакадзе») дала несколько залпов по немецким позициям. Чуть позже по радио «всесоюзный староста» Калинин поздравил со взятием Калуги.

После Нового года снабжение резко ухудшилось. Среди бойцов появилось много дистрофиков, для лечения которых при дивизии был создан госпиталь, где выхаживали ослабленных.
В январе 42-ГО дивизию перебросили через Ладожское озеро на Волховский фронт.
Когда на открытых автомашинах мы следовали по льду озера, стоял жуткий мороз с ветром – замерзла даже ЧО- градусная водка в бутылках. А мы тогда были в шинелях, полушубки выдали позже. Обогревательных Пунктов на дороге еще не было. Среди бойцов были случаи обморожения и даже гибели холода.

На южном берегу озера, в посёлке Войбокало, нас сразу сытно накормили, что было большой ошибкой. Изголодавшиеся в блокаде люди поголовно заболели диареей, от чего дивизия понесла серьёзные потери. Из-за проблем с желудками бойцы были вынуждены часто выходить из землянок и окопов, и попадали под миномётный огонь.

Из Войбокало через замёрзшие торфяные болота дивизия ночным маршем проследовала к новому месту дислокации. При этом наша группа работников особого отдела в темноте заблудилась и, как выяснилось позднее, оказалась вблизи от немецких позиций. Топографические карты были у каждого, но ни у кого не оказалось компаса, чтобы по ним сориентироваться. А сделать это по звездам было невозможно, т.к. свирепствовала метель и небо затянуло тучами. Но нам повезло — на мгновение в тучах показался просвет, и засияла БольIIIая Медведица, что позволило без труда отыскать [1олярнук) звезду и по ней – север. Сориентировав карту, нашли правильную дорогу и вскоре присоединились к дивизии.

Во время нахождения в пути все проголодались. Продовольствия с собой в Войбокало не взяли.Выручил случай. В развалинах разбомбленного дома наш следователь Фомин обнаружил банку с мукой. Из неё на найденной там же сковородке он напек блинов и мы сытно поужинали. Запивали ужин настоем на еловой хвое.
Продолжая движение, дивизия вышла в район станции Погостье, Октябрьской железной дороги. Люди первоначально ночевали у костров, подстилая хвою, – все это в мороз в 30 градусов. Позже были отрыты’большие землянки в 2 – 3 наката.

По приказу Верховного Главнокомандующего войска, непрерывно наступали, что и привело к их быстрому обескровливанию. Наступление прекратилось.